Сибирский кавалер [сборник] - Борис Климычев

Томас, дивясь происшедшей перемене в судьбе, стал пить молоко. Как жаль, что только полстакана. Но во рту и в горле всё отмякло, ему стало лучше.

— Могу я узнать, что за службу мне предлагают?

— Можешь. Будешь служить в канцелярии розыскных дел.

— Но я к этому вряд ли готов.

— Любой грамотный человек это может. А ты университетский курс прошел. Так что тебе и карты в руки. Не в учителя же тебе идти? У нас мучают школяров обычно бывшие парижские пирожники и сапожники, а ты все же кавалер старинного рода. Да в нашей службе получше узнаешь страну и народ её.

— Но я более склонен к литературным и философским опытам. Да еще алхимией желал бы заняться.

— У нас тут ты не один такой, почти каждый наш сыщик сочиняет, если не стихи, то прозу. А иные — такие философы, что и древним грекам стало бы завидно. Борьба со злом требует и ума, и сердца.

— Но что же с моим другом Пьером Жеваховым?

— Он отпущен.

— Значит, он не имел отношения к письму Долгоруковой?

— Ну это теперь тебя не должно заботить!

— Как же так?

— Очень просто. Пока вы сидели, произошло немало событий. Умерла императрица Анна Иоанновна. О! Из Петербурга приходили странные вести. В окнах дворца стали лопаться стекла. А потом императрица ночью встретила в зале самое себя. Крикнула стражу. Хотели арестовать дерзкую особу, устроившую недостойный маскарад. Но это был не маскарад, а призрак, и он растаял в воздухе.

Анна Иоанновна стала все сильнее болеть. Наследником престола она давно определила сына своей племянницы — Иоанна Шестого. Императрица умерла. Регентом при малолетнем Иоанне стал Бирон.

Он просто издевался над матерью наследника Анной Леопольдовной. По её просьбе фельдмаршал граф Миних арестовал презренного правителя Бирона. Теперь Бирон едет под конвоем в ту самую Сибирь, в кою этот супостат спровадил многих и многих весьма достойных людей.

Повернулось небесное колесо, и началась новая эпоха. Но наша служба нужна всем царям. При любой власти мы будем иметь работу. И ты в том числе. Так что соглашайся.

— Мне неловко отказываться, но я не очень силен в русском языке.

— Для начала твоих знаний достаточно. А иногда и твой французский может пригодиться. Преступления ведь свершает не только подлое мужичье. Тут приходится иметь дело и с людьми дворянского звания. В Москве в Немецкой слободке живет немало беглых гугенотов.

Кстати, теперь мы можем познакомиться. Я Федор Фомич Левшин. В сыскном приказе я глава тайной сыскных дел канцелярии. Будешь под моим началом. Вот тебе бумага, получишь в нашей конторе на втором этаже аванс. Сними себе квартиру поближе к нашей канцелярии. Подожди! Сейчас я тебе какую-нибудь одежку выдам. А то на улице уже холода, куда же ты — в шлепанцах и халате?

Томас вышел из ворот страшного учреждения, которое так неожиданно стало его служебным присутствием, размышляя о превратностях судьбы. Много в мире происходит больших и малых событий. Мы вроде бы от них не зависим, но они неведомым образом касаются всех нас, только одних они задевают легко, как дуновение зефира, а других либо возносят ввысь, либо низвергают в пропасть.

3. ТОЛЬКО УСОМ ШЕВЕЛИТ

Крепостного художника Алексея Мухина привезли в Москву и упрятали в тесную камеру, где уже находилось несколько человек.

Лицо Мухина посинело от побоев, раненая нога кровоточила. Но обитатели камеры встретили его громким смехом.

— Ишь, красавчик! Кто-то его разукрасил и синей, и красной краской! А ну-ка, Глындя, пошарь у него кошель, чего там, на донышке, завалялось?

Усатый мужчина, в сюртуке явно с чужого плеча, в полосатых штанах и в старых немецких ботфортах, сказал:

— Зря стараться станем. У него на роже написано, что крепостной. У таких кошелей не бывает. Вошь в кармане и блоха на аркане. Ты скажи, я правильно угадал? Как тебя, деревенщину, сюда занесло?

— Барина ножом ударил, — хмуро сказал Мухин.

— Гляди-ка! Убивца бог нам подарил! — невесть чему обрадовался мужчина.

— Я не убивец, я его — не до смерти, а он мне ногу прострелил.

— Эх! Я так и понял, что это деревенская квашня! — опять рассмеялся усатый. — Уж если резать, так чтобы все потроха разом выпустить, тогда барину небось стрелять расхотелось бы. Обучим! А пока пол подмети. Опосля пятки мне почешешь.

— Подмести подмету, а пятки чесать не стану! — сказал Мухин. И тотчас усатый хлопнул его ладонями по ушам. Все в каморе словно только этого и ждали. Наскочили со всех сторон. Словно молотилка заработала. Мухин уже стонать перестал. Тогда усатый остановил избиение:

— Эй, будет! Для начала хорошо поучили. Деревенские люди безвредные. Ну что с него — вреда? Ну, сеял, пахал.

— Да не пахал я! — воскликнул Мухин. — Я художник с малолетства.

— Патреты можешь? — спросил усач. — Вот тебе уголек, делай с меня патрет на стене.

Мухин утер с губ кровь, высморкался и стал рисовать усатого. Старался. Надо главному угодить, тогда его в этом узилище хоть живого оставят. И когда он закончил работу, все стали просить, чтобы и их парсуны сделал бы на стенах.

Мухин принялся малевать и других. Делать все равно было нечего. Народ в камере от души веселился:

— Глянь-ка, Митька — вылитый амператор! Вот утешил так утешил!

И орали, и реготали. Тогда дверной глазок открылся. А потом лязгнул и дверной запор. Зашли охранники:

— Смотри-ка, этот, который с деревни, стены все попортил! Вот бы выпороть дурака, чтобы больше неповадно было! Перевести его в одиночку!

И Мухин, избитый, голодный и холодный, просидел в одиночестве до самого суда. Барина Петра Георгиевича в суде Мухин не увидел. Но были там свидетели из ибряшкинской дворни во главе с управляющим Еремеем. Он то и дело отирал красную лысину огромным платком и гневно тыкал пальцем в сторону Мухина:

— Злодей! Убивец! Это вся дворня подтвердит. Барин ему столько добра сделал, в художники определил, выучил. А он барина — ножом. Июда! Вы любого дворового нашего спросите, все скажут! Чудо, что тот нож в медальон попал! Бог барина спас за его доброту. А этого злодея просим казнить лютой смертию!

Мухин пытался говорить о Палашке, хотел показать раненную барином ногу. Ему и слова вымолвить не дали. Судейский чиновник Иван Семенович Топильский сердито сказал:

— Молчал бы, разбойник. За твои дела казнить бы тебя на Лобном месте. Но мы милосердны. По доброте своей сердечной наш суд решает тебя, разбойника, заслать в вечную каторгу! Ты там сгниешь, а может, и раньше подохнешь, еще на пути в Сибирь, чего я тебе желаю!